Был он высок, строен, смуглолиц, черняв, за что, собственно говоря, и получил своё прозвище – Цыган, и весьма недурён собой…
Памяти друга посвящается
Накануне, набравшись смелости, он напросился в гости к очередной своей пассии, но с утра заробел и полдня ходил за мной как привязанный, умоляя поехать с ним. Мои аргументы он пропускал мимо ушей, преданно заглядывал в глаза и, картинно заламывая руки, канючил:
– Ну поехали, чего тебе стоит…
Я, как мог, упирался, но в конце концов уступил.
– Ну и что я там буду делать – свечку держать? – спросил я с ехидцей.
– А ничего. Возьмём бутылку, посидим. Потом ты уйдёшь, а я останусь. – Он был рад моему согласию и не обиделся на грубую шутку.
Денег на водку у нас не было. Мы перерыли тумбочки, вывернули карманы – наскребли лишь на «бормот». На водку недоставало рубля. Ехать на свидание с дешёвым пойлом нам казалось несолидным, но время уже поджимало, занять было не у кого, и мы отправились в «Гастроном».
Отдел обслуживался через кассу. Цыган, отстояв очередь, пробил чек и подошёл к прилавку. Впереди стояла старушка, чеки они подали почти одновременно. Продавщица выставила на прилавок бутылку «Московской». Цыган схватил её и бросился к выходу, я, ничего не успев сообразить, следом.
От остановки собирался отходить трамвай, двери уже закрывались. Мы, рискуя быть зажатыми, проскользнули внутрь. Вагоновожатая – дородная тётка в надетой поверх тулупа оранжевой дорожной куртке – погрозила нам кулаком, и трамвай тронулся.
– Ты где ещё рубль взял? – спросил я, чуть отдышавшись.
– Да не было у меня никакого рубля, – голос его от волнения сорвался на свистящий шёпот. – Это той бабки водка.
Всю дорогу Цыган был в приподнятом настроении. Трамвай, поскрипывая и покачиваясь, медленно, часто останавливаясь, тащился сквозь бесконечную череду «Северных». Стоя на задней площадке, мы разрисовывали морозное стекло смешными рожицами. Пассажиры благосклонно улыбались, взирая на наши художества…
Тропинка, сбегая с пригорка, терялась среди обшарпанных домиков, картину дополняли редкие обглоданные берёзки. Цыган шёл впереди, пританцовывая от нетерпения и жонглируя бутылкой. Но не зря говорят: «Чужое не даётся проком: выпрет боком!» И как в сказке: «Яичко упало…»
Бутылка не просто разбилась, она рванула как граната, брызнув во все стороны искрами осколков. На плотном, утоптанном тысячами ног снегу осталось мокрое, быстро светлеющее пятно.
Цыган застыл с нелепо поднятыми руками, ещё не в силах поверить в случившееся. Потом лицо его исказилось, и он медленно опустился на колени. И, поскуливая как бездомный щенок, всё скрёб и скрёб снег скрюченными пальцами, изредка их облизывая…
Когда он наконец-то поднял голову, я, признаюсь, ожидал увидеть слёзы на его лице, но в уголках его прищуренных глаз резвились весёлые чёртики. Цыган – это чудо природы – и здесь умудрился не потерять присутствия духа, да ещё и воспользовался сим печальным происшествием, дабы разыграть комическое представление – спектакль одного актёра для одного зрителя. Вот же лицедей!
«Чародей ты, а не Цыган», – подумал я с облегчением.
Самым ненавистным для нас предметом была политэкономия. Ни у кого и «тени мысли» не возникало, что эти знания кому-то в жизни могут пригодиться. На нашу беду, преподаватель – строгая, седовласая женщина – была другого мнения. Предмет свой она если и не любила, то вида не выказывала и гоняла нас безбожно. Больше тройки у неё редко кто получал, даже усердные зубрилки. Но всё, даже «хорошее», рано или поздно кончается…
Назар спал, задрав кверху острый нос, мы с Цыганом сидели за столом и маялись от безделья. Для деятельной Цыганской натуры это было невыносимо. На его лице читалась мука. Вдруг глаза его задорно блеснули, он подскочил, радостно потирая руки. Я насторожился: что-то сейчас будет…
У Цыгана была вторая кличка – Чародей, за его неожиданные, порой весьма экстравагантные, но, чаще всего, безобидные выходки. Самодельный взрывпакет, выброшенный из окна на верёвочке, после оглушительно-ослепительного взрыва которого случайные прохожие возвращались домой менять исподнее, конечно же не в счёт…
Порывшись в тумбочке, Цыган торжественно извлёк на свет божий… учебник политэкономии!!! Я недоумённо смотрел на него и ждал продолжения. Бережно положив книгу на стол, он раскрыл её где-то на середине и медленно вырвал страницу, потом, так же медленно, – вторую, третью… Его губы кривились в хищной ухмылке: экзекуция доставляла ему физическое наслаждение. Я не вмешивался, ждал, когда ему надоест. Не дождался…
Наконец от учебника осталась похожая на вставную челюсть без зубов обложка, а на столе высилась внушительная куча листов. Что с ней делать дальше, Цыган ещё не придумал. Он оглядел комнату. Его взгляд зацепился за торчащий Назаровский нос, и бумажный Эверест в мгновение ока перекочевал на него.
Какое-то время ничего не происходило. Потом куча зашевелилась, расползлась на полкровати, показалась взъерошенная голова. Не проявляя никаких эмоций, Назар огляделся и, видимо приняв какое-то решение, удовлетворённо хмыкнул. Высвободив и руки, он взял первую попавшуюся страницу и стал читать. Вслух!
Должен сказать, что смешить других, оставаясь невозмутимым, – надо уметь, Назар же владел этим искусством в совершенстве! Ну ладно бы он просто читал, так ведь он же ещё и с выражением читал. Порой, многозначительно подняв палец, перечитывал какое-либо предложение дважды. Строго поглядывая на нас, комментировал прочитанное, сыпал мнимыми цитатами, при этом довольно умело подражал «преподу».
Нас ненадолго хватило. Мы пыхтели, сжав зубы, но удержаться было выше человеческих сил, и мы рас-хохотались. Мы ржали как ненормальные. Боязнь перебудить всю общагу не могла нас остановить. Цыган свалился под стол, колотил по полу руками, орал: «Хватит!!!» Я, бросившись на кровать, душил свой смех в подушке, но где там. Мы дохохотались до колик, до икоты, уже, почти обессилев, только всхлипывали, а Назар не унимался: изредка бросив в нашу сторону укоризненный взгляд, брал следующий лист.
Собрав остатки сил, мы, не сговариваясь, схватили по охапке страниц и кинулись вон из комнаты. Цыган бежал впереди, высоко подпрыгивая и взбрыкивая ногами. Оглянувшись на бегу, я увидел Назара: крадущейся походкой он преследовал нас. Ворвавшись на кухню, мы бросились к раскрытому окну и швырнули останки растерзанной книги в темноту.
Была весна. В воздухе стоял терпкий запах клейких тополиных листьев. Восходящие потоки воздуха от нагретой за день земли не позволили страницам упасть. Какое-то время они порхали перед окном, словно стая огромных пыльных бабочек, затем стали медленно отдаляться, поднимаясь выше и выше.
В дверь просунулась голова загадочно улыбающегося Назара. Оценив ситуацию, он посерьёзнел и подошёл к нам. Мы смотрели в ночь, облокотившись о подоконник, и молчали. Наши «перелётные птицы» затерялись среди звёзд. На своих бумажных крыльях они уносили нашу бесшабашную юность…
В пятницу аванса в сберкассе не было, как не было и надежды получить его в субботу…
У нас была традиция: перед получкой или авансом, а раньше – перед стипендией, мы шли в соседний кафетерий и спускали всё до гроша на пирожные. Как-то просуществовать три (если и понедельник считать) дня без копейки казалось немыслимым. Голодные и расстроенные, мы вернулись в общежитие. Надо было что-то предпринимать, но что? Я вопросительно посмотрел на Цыгана: ну же, чародейская твоя душа, придумай что-нибудь.
– У меня тут родич в пригороде живёт, прямо у реки, и лодка у него есть. Поехали к нему – порыбачим.
Родственник был седьмой водой на киселе, но ради такого случая стоило рискнуть.
Обойдя всю общагу, наскребли рупь с мелочью (на билет этого было достаточно) и разжились кусочком хлеба с салом. Сала было гораздо больше, чем хлеба, и я, на дух сало прежде не переносивший, с содроганием представлял, как буду им «давиться». Оказалось – ничего страшного: «сало як сало, исьты можна». Заморив червячка, мы отправились в путь…
Взрослых дома не оказалось. Малец, приходящийся Цыгану кем-то вроде троюродного племянника, сказал, что предки на дачу двинули. Это-то была ещё беда не беда. Лодка была прикована к причалу цепью, и венчал «кандалы» здоровенный замок. Ключа пацану, конечно же, не оставили.
Видя наши расстроенные лица, племяш сказал:
– Я помню, какой он из себя. Ну ключ, кто же ещё!
Порывшись в сарае, он нашёл трёхгранный напильник, из дома вынес алюминиевую ложку, от которой отломал ручку, и принялся за дело. Мы с сомнением взирали на его старания. А тот пилил, отставив руку и прищурившись, оценивал результат. Наконец, сказав, что «как-то так», сунул «ключ» в замок. К нашему удивлению, замок, хотя и со скрипом, открылся.
– Слесарем будет! – гордо провозгласил Цыган, глядя на меня самодовольно, будто в успехе мальца была и его заслуга.
– Слесарем-медвежатником широкого профиля, в смысле – с большой дороги, – не удержался я от подковырки.
Племяш засмеялся: то ли шутке, то ли довольный тем, что смог быть нам полезен…
– А мы что – руками будем рыбу ловить? – спросил я Цыгана, когда лодка отчалила от берега.
– А чем, по-твоему, ловят рыбу? – он смотрел на меня своими «честными» глазами. – Не ногами же.
Почувствовав подвох в его словах, я подумал, что если есть леска с крючками, то с лодки-то можно и без удилища, но ошибся: даже такой нехитрой снасти мы не имели.
Бросив вёсла, Цыган достал из кармана кусок чёрного хлебного мякиша. В таком виде тот больше смахивал на пластилин. Отщипывая по кусочку и катая из них шарики, Цыган стал кидать их в воду.
– Смотри внимательно!
Мы находились в тени песчаной косы, узким серпом уходившей от берега и вытянувшейся на несколько сот метров вниз по течению. По её гребню рос ивняк, опутанный бледными плетьми ежевики. Ветер сквозь живую изгородь почти не проникал. Я напряжённо всматривался в тёмную неподвижную воду.
– Сюда глянь, – Цыган ткнул меня в спину.
Я обернулся. С его борта к поверхности поднималась небольшая рыбка. Чебак, решил я. Как он выглядит, я знал лишь по картинкам, а водится ли здесь ещё какая рыба, не успел спросить. Цыган осторожно подвёл рыбе ладонь под брюхо и резким движением кинул её в лодку.
– За своим бортом следи, сейчас полезут.
И точно, с моей стороны у поверхности плавало уже две такие же рыбёшки. Они вяло шевелили плавниками, пытаясь уйти на глубину, но какая-то сила влекла их вверх.
Минут за десять мы поймали десятка три серебристых, с розовыми плавниками рыб.
– Всё. Остальные если и съели хлеб, то уже очухались.
– Ты чем это их траванул? Мы сами-то «ласты не склеим» после ухи из этих? – я кивнул на наш улов.
– Да не боись. Я в хлеб борной кислоты подмешал – рыба дуреет, но ненадолго, а нам так и вообще бояться нечего, кишки-то выпустим и порядок.
Основной лов был запланирован на ночь.
– Пройдёмся бредешком по камышам. Ночью рыбинспекция на катерах мотается, но нас за косой не заметят, а и заметят – уйдём, успеем.
Ночи были уже прохладные, и мы взяли с собой две старые телогрейки. Бредешок же на поверку оказался куском ставной рыбацкой сети, целых ячеек в которой было едва ли не меньше, чем дыр.
– Мелочь, конечно, будет проскакивать, зато нам самая крупная останется! – успокоил меня Цыган.
Глубина была чуть больше метра. Мы завели бредень к самым камышам, где, по уверению племянника, и паслась рыба. Насколько позволял ил под ногами и мешающие движению телогрейки, мы двинулись к берегу. Вода сзади нашей снасти вскипела от прорвавшейся сквозь бредень рыбы. Приподняв его над водой, мы с грустью смотрели на огромную дыру в самом центре: раньше её не было.
– Совсем прогнил, – расстроено произнёс Цыган.
Кое-как связав края прорехи, мы повторили попытку, на этот раз не усердствуя так рьяно.
Во время очередного захода Цыган вдруг встрево-женно зашептал:
– Ой, кажется, яма…
На том месте, где только что стоял он, на воде вздувшимся пузырём плавала телогрейка, из неё торчали руки. Я с силой потянул бредень к себе, хорошо хоть Цыган его не выпустил. Выбравшись на берег и отплевавшись от воды, он плаксиво простонал:
– Я же говорил – яма, а ты…
– Ну не я же тебя в неё толкнул, сам свалился.
Продолжать лов не имело особого смысла: поймано было уже достаточно, да и в мокрой телогрейке не до рыбалки.
Вернувшись, при свете осмотрели свой улов. Крупных экземпляров мы, конечно, не поймали, но полтора десятка молоденьких щурят, или, как их называл Цыган, щурогаек, ещё разевали зубастые пасти и били хвостами. Ну и так – по мелочи…
Поутру, сложив наш улов в два объёмистых пакета, переложив рыбу треугольными перьями чеснока (Цыган сказал, что так рыба долго будет – словно только из реки), мы двинули домой, напоследок ещё раз поблагодарив племянника.
В общежитии нас ждал сюрприз: дали-таки аванс, и ребята уже обсуждали, как бы это радостное событие отметить. Мы со своим уловом появились вовремя: вопрос о закуси отпал.
Отведать нашей с Цыганом стряпни (а мы всегда были главными кашеварами) собралась вся шатия-братия. За столом места на всех не хватило – сидели и на кроватях, и на тумбочках. Обжигаясь, хлебали ароматную ушицу, запивая её водкой, или наоборот – не помню…
После «вечерней прогулки» настал черёд рыбы жареной, не идущей ни в какое сравнение с «отмороженным» общепитовским хеком.
И хотя я не раз поминал нехорошими словами рыбные дни советской эпохи – этот до сих пор вспоминается как лучший рыбный день в моей жизни!
Из нашей компании я уходил в армию первым. Цыган, проводив меня до сборного пункта, вернулся в опустевшую комнату. Как затравленный зверь метался он из угла в угол, не находя себе места. На глаза ему попался сделанный мной ночник. Схватив ни в чём не повинный стеклянный шар, Цыган с силой швырнул его в открытое окно…
И заплакал…
23.07.2002